Quasy Kiosks

…in our time the sphere of the profane has shrunk like chagrined leather. Almost everything has been submitted to an inspection aimed to its transfer into the system of cultural conservation: the visual litter of graphic and advertising workshops and industrial waste, microbes under the microscope as well as some holy islands. Museums look unbearably archaic in their naive attempts to find criteria of selection. Together with this, the routine itself of museum Catalogue cards and preservation, of valuating councils and expertise, acquires an unexpected Avant guard, thus comprising an excellently equipped system for the realization of innovation, i.e. the transfer of the profane into the sphere of culture.

​

Perhaps therefore Russian museums contact postmodern art only to a very limited extend; their mania for catalogisation, with their hearts so close to the past, is their specific weakness. In the light of this, the project on sales kiosks, by Tatiana Philippova, can be taken as a successful example for this innovation - indeed up to now Russian sales kiosks have not been dealt with, and why not appropriate them and pin them up, like butterflies, on the eternal roll of cultural monuments?

​

But all the same, the project realized by Tatiana Filippova seems something more to me than only a melancholic cataloguing, a sleepwalking check on a visual rosary of "green objects" for example.

​

The selection of the objects, the very situation of seeing, is determined in this case extensively seriously, and not only by the rules of the games of postmodernism, but profoundly by a powerful grip on the present mood of society, the social expectations and the economic interests. The simple fact is that a kiosk in Russia is more than just a kiosk.

​

Society is, in the very meaning ofthe word, restlessly dreaming about kiosks - there are the ones who see in them a Symbol of pernicious, brutal and inferior passions, blasted out of the building constructed along the lines of the perfect social project of Marxism. For others, the kiosk represents the future shopping arcade, as if it were a founding it represents in its widest sense not only the Sociological, but even the transcendental: powers too over-individual and extra-human revolt in its ugly body. It must be said, this valuation of kiosk, with all the actuality of this topic in recent time, is long established Russian tradition. Classicism, with its idea of the order of the state to be projected into the shape of forms, attempted to regulate the outer appearance of trading points. In the times of Repetto, the idea of regulation and uniformities was amended by the national idea: kiosks had to be national in their design, and in the mulita layered projects and suggestions for all-Russian trade fairs which were gaining importance, a hostile Byzantinestriumphed; a little later, in the period of Modern, this was exchanged by a more Talashkin-Abramtsev version of Russian style. But to the apotheosis of its social and cultural mission, the kiosk rose in the Soviet Russia of the twenties, in the period of the expansion of optical propaganda.

​

From the beginning, the prosaic trading function was removed from the kiosk, there can be no discussion that the main function Was Socially projective: the kiosk erected by the powers of the left front, became in its specific way a "tribune of Lenin", one of the manifestations of the ideal future structured per the abilities and needs of the worthy members of communist society, and of course of a life in abundance. Step by step, duringstabilization of socialist pragmatism, the futurist concept was forgotten somehow, and the kiosk. Was left in a situation representing only itself. However, despite of all this sad history, it seems like the kiosk has not lost its belief in its destination, and it was for the price of a change of the sociopolitical situation that the all-Russian showed up again. Like having been slumbering, as Ilya Muromets up to now, but regaining life at the necessary moment as a founding element of the market, it is demonstrating not only the present but the future as well.

​

Filippova could catch the most different ends of self-identification of the kiosk, the genuine reality and the manifestation of the future, i.e. which only exists potentially. Thus, in one of its appearances, the kiosk looks openly westerly, as if a cultivated market were yet embedded in a seed: it must clean itself under bright light, to erect itself under the laws of design, and it clearly is far away from appropriate elegance. Another type of kiosk plays on slavianophilism - a cultural monument pointing to Repetto or to Talashkin, and hinting to one pole of self-identification; the other one being the inclination to the old tradition of the "love me being as black as I am", i.e. to the traditional defiance of design and orderliness. National variations are not limited to the Russian, many tend to use uncommon expressions, especially of Caucasian nationalities.

​

We find the same scheme here: starting with some details reminding national ornament and architectural features, to the articulation of lower class "blackness", and further to the accents set by wedge written names and price labels. By the way, the textual fixation of all the manifold variations on the contemporary Russian kiosk is just impossible, but not even necessary: it is fully Covered by the visual catalogue by Filippova. In this context, it should be mentioned that social criticism is absent in the presentation of the collected archive - although the topic objectively seems to demand for it. But on the other side, there exists a definite delicacy and, I should say, a very female ability of sympathy: "the road is winding, but nothing is spoken", and the author is ready to understand and to a certain degree to personalize the grave complexes, passions and phobia accompanying the self-identification of the Russian kiosk. AS a matter of fact, the photographic approach of documentation and archiving does not make one wonder, with all the other possible approaches to the historical, social, ethnocultural and God-only-knows which monuments.

​

Generalization and concentration should be applied: and when the valuation of the material has been completed, is must be quasi-valuated now, even under violation of the rules of the game of Creating hierarchy, with the addition of the inevitableatheization of the visual language. In the end, not simply a tridimensional object is Created, but an image in which the brutality of the "ready-made" has been overcome by this hierarchy and atheization.This, the monumentalized quasikiosk, the triviality of the content, has been mastered by the monochrome restraint of the colorist, and the primitivity of the architecture by means of their repetition by

​

laying the accent on their shapes which descend from the summarized sikkurat pyramided mausoleum past. Quasikiosk, kiosk-sikkurat, kiosk-mausoleum.... (and why not, this is the main ideological kiosk of the country, we all have come out of it...). We have already mentioned something extra-humane, sacred in the tradition linked with Russian kiosks. Now this has been caught in an image: the mythologization of a space where transcendent powers, uncontrolled by the mind are enjoying their selves, but which are well known to everybody by their taste and their grip: the hunger of goods, the abundance of goods, the passion of goods...

Alexander Borovsky

​

​

​

КВАЗИ-ЛАРЕК

Время сфера профанного съежилась, как шагреневая кожа. Что только не подвергается инспекции в целях перевода в систему культурного хранения: визуальный сор оформительских комбинатов и промышленные отходы, микробы под микроскопом и отдельно взятые острова. Музеи выглядят невыносимо архаично в своем наивном стремлении к критериальности отбору. Вместе с тем, сама рутина музейных карточек и единиц хранения атрибуционных советов и экспертизы приобретает неожиданную авангардность, ибо являет собой совершенную орудийную систему реализации инновации, то есть перевода профанного в систему культуры. Может быть, именно поэтому даже российские музеи идут на контакт с постмодернистским искусством достаточно органично: мания каталогизации столь близкая сердцу последнего, является и специфически музейной слабостью. В свете сказанного, проект Татьяны Филипповой мог бы восприниматься как удачный пример инновации и в самом деле российскими ларьками вроде бы еще не занимались, почему бы не апробировать их и не приколоть, как на бесконечные свитки культурной памяти? И все же проект Татьяны Филипповой представляется мне чем-то большим, нежели меланхолическая каталогизация, сомнамбулическое перебирание визуальных четок, каких-нибудь "зеленых объектов", например. Выбор объектов, сама ситуация смотрения детерминированы в данном случае весьма серьезно, - и не столько правилами постмодернистской игры, но осязаемыми силами общественных настроений, социальных ожиданий, экономических интересов.

Дело в том, что ларек в России - больше, чем ларек. Общество буквально бредит ларьком - одни видят в нем символ губительных, брутальных, низменных страстей, взорвавших изнутри возведенное согласно безупречному социальному проекту марксизма. Для других ларек репрезентирует грядущую общественную аркадию, ибо, что он, как не воплощенная рыночная стихия... Вот придет рынок, рынок нас рассудит... Так или иначе, равен себе, он репрезентативен в самом широком смысле - не только социологическом, но даже трансцендентном: слишком уже надличностные, внечеловеческие силы бушуют в его неказистом теле. Надо сказать, подобная валоризация ларька, при всей актуализации этой темы в нынешнее время, - все же давняя Российская традиция. Ещё классицизм с его проецируемой на формообразование идей государственного порядка стремился к регулярности внешнего облика торговых точек. С допетровских времен к идее регулярности и ранжира присоединилась национальная идея: ларьку надлежало быть национальным по форме, и в многочисленных проектах-предложениях для набиравших силу всероссийских ярмарок торжествовала увражная византийщина, чуть позже, в период модерна, смененная, более удобоваримой талашкинско – абрамцевской версией русского стиля.

Но апофеоза своей социально-культурной миссии ларек добивается в Советской России в 20-е годы, в пору экспансии оптической пропаганды. Изначальная прозаически торговая функция ларька была отодвинута, неоспоримо главным почиталась функция социально-проектная: ларек, возводимый силами левого фронта, стал своего рода "трибуной Ленина", манифестацией некой будущей идеальной, структурированной согласно способностям и потребностям уцелевших членов коммунистического общества и, конечно же, изобильной жизни. Постепенно, по мере укрепления социалистического прагматизма, о будетлянстве как-то забыли, и ларек оказался предоставленным самому себе. Однако при всей неприглядности настоящего, он, оказывается, не утерял веры в свое предназначение, и стоило общественно-политической ситуации перемениться, всероссийский ларек себя показал. Репрезентируя дремавшую, как Илья Муромец до поры, но очнувшуюся в нужный момент рыночную стихию, он демонстрирует не только её настоящее, но и будущее. Хенгстлер смогла зафиксировать самые разные грани самоидентификации ларька, и аутентичные реальности, и манифестирующие будущее, то есть пока существующие в потенции.

Так в одном своем проявлении ларек выглядит очевидным западником, как бы предваряя, находя квази-ларек, тривиальность содержимого которого преодолена монохромной сдержанностью колорита, а примитивность архитектуры - отзвуками благородного аскетизма формообразования, идущими от некого суммарного зиккуратно-пирамидно-мавзолейного прошлого. Квази-ларек, ларек-зиккурат, ларек-мавзолей... (Почему бы и нет - главный идеологический ларек страны, все мы из него вышли...) Мы уже отмечали нечто внечеловеческое, сакральное в российской традиции отношения к ларьку. Теперь это закреплено в образе: мифологизированное пространство, в котором гуляют трансцендентные, неподвластные уму, но знакомые каждому на вкус и на ощупь силы: товарный голод, товарное изобилие, товарные страсти...

Александр Боровский